Редактор серии проф. X. Роте отметил в своем предисловии к данному тому «Трудов», что знакомство с новым переводом «Евгения Онегина» поможет, наконец, немецкому читателю убедиться в гениальности романа. «Кажется, русский текст избежал потерь, но главное – слог немецкого перевода избежал насилия», – считает редактор. В работе переводчика, по мнению X. Роте, удачно сочетается филологическая точность с тонким художественным чутьем и владением всеми выразительными средствами немецкого языка. Для славистов и других читателей, владеющих русским языком, параллельно немецкому тексту в томе помещен оригинал.
С оценкой перевода, высказанной в редакторском предисловии, можно согласиться. Действительно, перевод Р.-Д. Кайля представляет собой примечательное явление в длительной истории переводов произведений Пушкина на немецкий язык. Правомерно ли появление еще одного, двенадцатого по счету, немецкого перевода «Евгения Онегина»? Как справедливо считал М. П. Алексеев, «повторные усилия переводчиков приблизиться к пушкинскому тексту должны иметь в виду постоянное, методически возобновляемое намерение воспитать в иностранном читателе Пушкина возможность восприятия самого подлинника…». Перевод, который мы здесь рассматриваем, несомненно, является заметной вехой на этом пути.
Отличительной чертой этого труда следует назвать стремление переводчика к наиболее точной передаче онегинской строфы, к сохранению не только смысла каждого стиха, но и по возможности его звукового облика. Переводчик старался также воссоздать самую модель современного читательского восприятия романа на иноязычной почве. Не случайно в основу был положен текст последней авторской редакции 1837 г. с ее грамматическими и лексическими особенностями. Известная архаизация немецкого текста достигалась как употреблением старых форм типа ward (wurde), güldne (goldne) и т. п., так и использованием стилистических приемов классической немецкой поэзии. Например, Кайль широко применил своеобразную неточную певучую рифму heut/Zeit, schwül/gleichviel, trüb/beschrieb и т. п., которая в слуховом восприятии современного немецкого читателя несет нагрузку легкого поэтического анахронизма. Подобное принципиальное отклонение от оригинала обращает на себя внимание (если помнить о полных, энергичных пушкинских рифмах), однако совершенно оправдано в эстетическом отношении, свидетельствуя о неформальной, творческой точности переводчика.
Он поставил перед собой задачу передать, насколько возможно, и ту неповторимую разговорную интонацию, которая сообщает произведению Пушкина особую изящную непринужденность. В комментариях Кайль подчеркивает свою ориентацию на «эстетическую информативность» перевода. Поэтому не только рифмы, но и ударения в словах (за исключением собственных имен и названий) подчиняются не строгой орфографии, а орфоэпии, разговорной стихии немецкого языка. Многие строки укладываются в стихотворный размер лишь при беглом, нерасчлененном прочтении, характерном для живой речи. Такое решение представляется достаточно удачным.
Кайль учитывает особенности восприятия романа в стихах иноязычным читателем и в том, что касается реального содержания глав. Как правило, передача содержания становится возможной при отказе от буквализма в переводе. Стремясь к точности, переводчик не только ищет эквиваленты русских речевых оборотов, но порой даже раскрывает их иными художественными средствами.
Показателен следующий пример. В характеристике Онегина (глава вторая, V строфа) Кайль столкнулся с необходимостью передать значение частицы «с» («Все да да нет; не скажет да-с Иль нет-с»), которая имеет довольно тонкий стилистический, оценочный смысл. Здесь и намек на определенную ступень в иерархической лестнице, и выражение подобострастия, готовности к услугам, и свидетельство стереотипности мысли и языка. Кайль достаточно верно, хотя и немного прямолинейно, передал значение частицы словом höflich: «Kein höflich Wort, nur „ja» nund „nein («Ни одного вежливого <в первоначальном значении «придворного»> слова – лишь „да» и „нет»).
Сложнее обстоит дело с переводом понятий, обозначающих атрибуты русского быта или несущих в себе специфическое национальное содержание. В этом случае стремление к точности требует от переводчика то самого скрупулезного буквализма вплоть до сохранения в тексте русицизмов, то, напротив, свободной интерпретации оригинала, связанной с поисками немецких культурно-бытовых и соответствующих им языковых аналогов. Многие художественные решения оказываются при этом спорными, небезусловными.
Так, в большинстве случаев Кайль транслитерировал русское слово «баня»; попытка (оговоренная в комментариях) заменить его словом Sauna оказалась малоудачной; то же можно было бы сказать и о другой возможной замене, стилистически индифферентной, – Bad.
Вместе с тем вряд ли оправдано сохранение в немецком тексте слова «няня», дающего, правда, возможность хорошей рифмы с именем Таня, чем охотно пользуется переводчик.
Несколько чуждо звучат в контексте повествования о русской жизни слова Restaurant (в значении «трактир», ср.: Schenke, Kneipe), Keks (пряник), Mus (варенье) и т. п., имеющие аналогичные формы в русском языке, но несущие совсем иной колорит, нежели те, которые подлежат переводу.
Вызывает сомнение целесообразность замены некоторых русских имен людей и кличек животных немецкими, тем более что это нарушает единообразие перевода; в подавляющем большинстве случаев такая замена не производится. В начале же главы пятой вместо собаки Жучки, появляется Waldi, a в знаменитой сцене гадания прохожий на вопрос «Как ваше имя?» отвечает не «Агафон», но рекомендуется тезкой немецкого католического святого – Korbinian. Вероятно, в немецком восприятии имя Agathon действительно имеет только высокое звучание, мешающее передаче озорного намерения Пушкина «приземлить» слишком приподнятое настроение девичьего гадания звуком простонародного мужского имени. Но все это так или иначе требует пояснения в немецком издании. Не лучше ли было бы буквально последовать пушкинскому оригиналу, сделав необходимое примечание?
Вполне возможно, что бо́льшая близость к подлиннику сказалась бы благотворно и на трудной для перевода «Песне девушек» из главы третьей. Начало ее «Девицы, красавицы, Душеньки, подруженьки…» передано Кайлем как «Mädchen, schön wie Milch und Blut, Freundinnen, Gefährtinnen…», что представляется не очень удачным. «Молоко и кровь» (Milch und Blut), немецкое разговорное выражение, аналогичное нашему «кровь с молоком», бесспорно, близко народным понятиям о красоте, но в устах самих поющих девушек оно звучит комично. Вариант, который находим в переводе одного из предшественников Кайля – К. Боровски, будучи почти точным соответствием оригиналу, кажется более уместным: «Ihr Mädchen, ihr schönen, Ihr Freundinnen und Gespielinnen». Примечателен и вариант, найденный другим переводчиком романа – И. Гюнтером, который с совершенно оправданным, на наш взгляд, буквализмом перевел русское «душеньки» (одно из тех «трудных» слов, которые вообще опускались переводчиками) как Seelchen. Это приблизило немецкий текст к русскому и придало ему больше народного колорита.
Иногда маленькая семантическая неточность переводчика может привести к потере авторской интонации или изменению самой оценки изображаемого. Так, в главе первой, где воспеваются «ножки милых дам», слова «взлелеяны в восточной неге» переведены как «im milden Osten großgeworden» (дословно – «выросли на нежном Востоке»). Этот упрощенный, хотя и возможный в определенном контексте, перевод слова «взлелеяны» Кайль выбрал вслед за И. Гюнтером.
Однако отмеченные нами промахи (из них приведены лишь наиболее характерные) почти неизбежны в таком колоссальном и сложном труде, как перевод «Евгения Онегина». Они не мешают высоко оценить заслуги переводчика. Многие места немецкого текста можно признать безупречными. Отрадно, что в их числе оказались основополагающие с социально-исторической точки зрения строфы: мысли поэта-патриота, гордого своей непокорившейся вольнолюбивой Родиной («Напрасно ждал Наполеон…»), его «горестные заметы» о различных явлениях русской жизни 1820-х годов, широкое полотно которой Пушкин воссоздал в своем произведении.
Нашли достойное воплощение в немецком стихе пушкинские лирические шедевры: тончайшая живопись пейзажей («Гонимы вешними лучами…» или «Но наше северное лето…»), виртуозная по легкости и изяществу зарисовка танца Истоминой, вдохновенный рассказ о дружбе Ленского и Онегина («Они сошлись. Волна и камень…»), о молодой любви Ленского. Приведем для сравнения оригинал и перевод XX строфы главы второй:
Ах, он любил, как в наши лета
Уже не любят; как одна
Безумная душа поэта
Еще любить осуждена:
Всегда, везде одно мечтанье,
Одно привычное желанье,
Одна привычная печаль.
Ни охлаждающая даль,
Ни долгие лета разлуки,
Ни музам данные часы,
Ни чужеземные красы,
Ни шум веселий, ни Науки
Души не изменили в нем,
Согретой девственным огнем. Er liebte, wie in unsern Tagen
Man nicht mehr liebt; wie ganz allein
Des Dichters Seele, wahngeschlagen,
Zu lieben kann verurteilt sein:
Allzeits, allorts das gleiche Wähnen,
Des gleichen Wunschs gewohntes Sehnen,
Des gleichen Leids gewohnte Qual.
Nicht der Entfernung kühles Tal,
Nicht langer Trennungsjahre Haften,
Nicht Musendienst geweihte Zeit,
Nicht fremder Länder Herrlichkeit,
Nicht Festlärm und nicht Wissenschaften
Veränderten die Seele sein,
Die brannte jungfräulich und rein.
Давая общую оценку труду Р.-Д. Кайля – переводчика и комментатора, нельзя не признать его большой заслуги в расширении и обогащении представлений современного зарубежного читателя о великом произведении русской классической литературы, содержание которого поистине неисчерпаемо.
Смотрите также:
- Десять «золотых» правил изучения немецкого языка.
А также берите в руки не только учебники, но художественные книги, литературу о стране изучаемого языка, что позволит улучшить понимание немецкой нации в целом, их традиции, обычаи и взгляды на определенные вещи - Диалекты немецкого языка
Отличия швейцарско-немецкого от стандартного немецкого как в области фонетики, так и в области грамматики столь существенны, что для носителя немецкого языка без специальной подготовки он непонятен - Особенности грамматики немецкого языка
Преобладающей является увулярная артикуляция R; переднеязычное r закреплено за сценической нормой, а в обиходно-разговорной речи распространено на юге Германии и является нормой для австрийского варианта немецкого